Несколько братьев обыкновенно зимовали в одном определенном месте, причем несколько старших из них были женаты. Някунгуак, один из младших братьев, пока еще не имел жены. Характером он тоже сильно отличался от остальных — те все были шумными и неистовыми. Он никогда не участвовал в их шумных развлечениях и сомнительных выходках, хотя они нередко пытались его уговорить. В конце концов он так устал от их общества, что не захотел больше жить вместе с ними.

Однажды утром он не отправился вместе с братьями на охоту; вместо этого, как только они достаточно отдалились от стойбища, он сел в каяк, отплыл и направился вдоль берега на юг. Много дней он плыл все дальше и дальше, не встречая людей; он почти отчаялся встретить кого-нибудь, как вдруг его окликнули с берега. Одновременно он заметил маленькую бухточку, вокруг которой тесно выстроились шатры; люди кричали ему, предлагая высадиться. Он так и сделал. На берегу его встречала целая толпа мужчин; они очень вежливо его приветствовали, хотя он никого из них не знал. Затем один старик пригласил его в свой шатер. В шатре никого не было, кроме двух дочерей старика, но очень скоро в него набилось множество гостей; все они вели себя очень вежливо и дружелюбно. Когда гости ушли, старик сказал: «Если хочешь взять одну из моих дочерей, можешь выбрать любую». Он выбрал себе в жены младшую дочь и с этого момента стал для старика опорой и кормильцем. Люди стойбища очень привязались к нему и полюбили его за скромность; он тоже чувствовал себя среди них очень счастливым. Если эти люди собирались для общения, хвастовства не было слышно, да и буйным поведением никто не отличался. Когда дни стали длиннее, а тюлени почти исчезли, Някунгуак выбрал себе охотничьи угодья подальше от стойбища. Тем временем жена родила ему сына; когда мальчик был еще ребенком, в стойбище приплыло на лодке и поселилось целое семейство южан. Вскоре выяснилось, что один из приезжих нахален и любит прихвастнуть, хотя Някунгуаку, как человеку скромному, совершенно не хотелось с ним спорить.

Однажды утром после зимнего солнцестояния, когда стояли очень сильные холода, во всем стойбище один только Някунгуак решился выйти в море. Приезжий хвастун, увидев это, предложил пойти с ним; и они вдвоем отправились в открытое море в поисках тюленей. Тем временем ветер усилился, но Някунгуак нисколько не испугался; он загарпунил тюленя и надеялся, что спутник подплывет поближе и поможет ему прикончить зверя. Однако тот вовсе не собирался этого делать; он уже повернул к дому, устрашенный яростью бури. Някунгуак прочно привязал тушу тюленя к буксирному линю, но не стал возвращаться, пока не добыл еще одного. А тем временем спутник его добрался до берега, где ждал отца маленький сын Някунгуака; он стоял на берегу и пристально всматривался в морскую даль. Мальчик сразу же спросил про отца, так как видел, что охотники уходили в море вместе; но тот ответил: «Ты можешь с тем же успехом идти домой; твой глупый отец никогда не вернется. В такую погоду в море на каяках делать нечего». Мальчик ушел в дом и сел там молча и тихо — он был уже в таком возрасте, что понимал, как полагается оплакивать потерю, — но остальные продолжали стоять на берегу, смотреть в море и ждать оттуда каяк Някунгуака. Вход в бухту, возле которой находилось стойбище, был очень узким, и потому там всегда стоял сильный и пенистый прибой. Ближе к вечеру ждавшие разглядели на белой пене две крошечные черные точки — это были туши добытых им тюленей с торчащими гарпунами; подпрыгивая на волнах, они медленно проплыли к берегу. Затем на фоне белой пены появилась третья точка — он сам; он быстро преодолел буруны. Когда Някунгуак вышел на берег и поднялся в дом, сын рассказал ему о том, что сказал второй охотник — что ни один каяк не сможет уцелеть в море в такую погоду; на что отец ответил: «С таким волнением и в такую погоду можно выходить в море даже на очень плохом каяке». Когда грудная часть тюленя сварилась, они пригласили всех участвовать в трапезе; блюдо подали, и Някунгуак заметил во время паузы в разговоре: «Загарпунив второго тюленя, я напрасно оглядывался вокруг в поисках другого каякера, который помог был мне прикончить и закрепить его». Позже гости разговорились, и вечер прошел приятно для всех, кроме его утреннего спутника; тот не произнес ни слова.

Когда дни стали гораздо длиннее, а тюлени пропали, мужчины принялись развлекать себя игрой в мяч. Однажды и Някунгуака позвали присоединиться к тем, кто был занят игрой. Ему вовсе не хотелось этого делать; тем не менее он сразу же подошел на зов, но остановился в сторонке со зрителями. Пока он стоял там, наблюдая за игрой и вынув из скромности одну руку из рукава куртки, обиженный на него каякер подошел и опрокинул его на землю. Он встал и отряхнул снег с одежды; тем временем вокруг него собрались люди, они говорили: «Неужели Някунгуак спокойно стерпит такое?» Услышав это, противник снова схватил Някунгуака; тот не искал ссоры и старался только удержаться на ногах. Обнаружив, однако, что противник не собирается отпускать его, он вынужден был защищаться; борьба закончилась в пользу Някунгуака, который быстро взял верх над своим обидчиком и с такой силой швырнул его на землю, что у него разорвались кишки, а изо рта хлынула кровь. Его братья тут же прекратили игру и отнесли его в дом, где он вскоре испустил дух. Так Някунгуак, вопреки собственному желанию, приобрел врагов; он сказал своему маленькому сыну, что тот должен всегда помнить об этом и учиться преодолевать трудности — так, чтобы приобрести силу и ловкость. Для тренировки ему теперь нужно не поднимать и бросать камни, а вырывать с корнями кусты и другие растения.

После этого он научил сына всему, что должен знать каякер. Вскоре тот во всем сравнялся с отцом; даже в самую суровую погоду он выходил преследовать тюленей далеко в открытое море. Однажды прибыла еще одна группа южан, и среди них двое сыновей того человека, которого убил прежде Някунгуак. Они тоже были воспитаны на подобающих мужчине упражнениях, призванных развивать силу. Приезжие вели себя достаточно вежливо и дружелюбно и решили обосноваться в стойбище на зиму. Равноденственные бури в тот год были сильными и принесли с собой очень плохую погоду; выйти в море на каяке зачастую было совершенно невозможно. В один из таких дней Някунгуак с сыном и другими охотниками своего дома были приглашены в гости к иноземцам. Их хорошо приняли, а после угостили множеством лакомых блюд; за трапезой не было недостатка и в оживленной беседе. В конце концов все замолчали; во время этой паузы один из братьев шагнул вперед и, взяв кусок сушеной печенки (а она чрезвычайно твердая), заявил громким голосом: «Мне сказали, что Някунгуак — мой враг». При этом он попытался раздавить кусок сушеной печенки в кулаке, но не сумел и снова отложил его в сторону. Все продолжали молчать, и тогда вышел сын Някунгуака и, взяв тот самый кусок, растер его пальцами — так, что мельчайшие частицы пылью осыпались на пол. Все были поражены, но никто не произнес ни слова. Някунгуак и его родичи по-прежнему с опаской смотрели на врагов своих; но те с наступлением весны мирно уехали; и после этого ни самого Някунгуака, ни его семью никто не беспокоил до самой их смерти.